Неточные совпадения
Слезы вдруг хлынули
ручьями из глаз его. Он повалился в ноги князю, так, как
был, во фраке наваринского пламени с дымом, в бархатном жилете с атласным галстуком, новых штанах и причесанных волосах, изливавших чистый запах одеколона.
Гонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными
ручьямиНа потопленные луга.
Улыбкой ясною природа
Сквозь сон встречает утро года;
Синея блещут небеса.
Еще прозрачные леса
Как будто пухом зеленеют.
Пчела за данью полевой
Летит
из кельи восковой.
Долины сохнут и пестреют;
Стада шумят, и соловей
Уж
пел в безмолвии ночей.
Он же все
пьет воду, прямо
из ручья, который тут же, у бока, течет и журчит.
Кругом теснились скалы, выглядывая одна из-за другой, как будто вставали на цыпочки. Площадка
была на полугоре; вниз шли тоже скалы, обросшие густою зеленью и кустами и уставленные прихотливо разбросанными каменьями. На дне живописного оврага тек большой
ручей, через который строился каменный мост.
Вода в горных
ручьях была еще в движении, но по замирающему шуму
было уже заметно, что скоро и она должна
будет покрыться ледяной корой и совсем замолкнуть. Там, где
из расщелин в камнях сочилась вода и где раньше ее не
было видно, теперь образовались большие ледяные натеки; они постоянно увеличивались в размерах и казались замерзшими водопадами.
За «щеками» долина опять расширяется. Эта местность называется Илимо — по имени реки, впадающей в Такему с правой стороны. Длина ее — 35 км, и в истоках она состоит
из трех горных
ручьев. Наиболее интересный — левый ее приток Чаку с перевалом на Такунчи (приток Такемы). По словам туземцев, в верховьях Чаку
есть высокая скалистая сопка, которую китайцы называют Ян-Лаза (то
есть «Трубчатая скала»). Средний безымянный ключик приведет путника на Билимбе, а правый — на Сяо-Кему.
Читатель ошибется, если вообразит себе женьшеневую плантацию в виде поляны, на которой посеяны растения. Место, где найдено
было в разное время несколько корней женьшеня, считается удобным. Сюда переносятся и все другие корни. Первое, что я увидел, — это навесы
из кедрового корья для защиты женьшеня от палящих лучей солнца. Для того чтобы не прогревалась земля, с боков
были посажены папоротники и
из соседнего
ручья проведена узенькая канавка, по которой сочилась вода.
Ниже росли кусты и деревья, берег становился обрывистым и
был завален буреломом. Через 10 минут его лошадь достала до дна ногами.
Из воды появились ее плечи, затем спина, круп и ноги. С гривы и хвоста вода текла
ручьями. Казак тотчас же влез на коня и верхом выехал на берег.
Когда лодка отчалила от берега, мы тоже тронулись в путь. Теперь горы
были справа, а река — слева. Болота кончились, но это нас не избавило от сырости. От последних дождей земля
была сильно пропитана водой;
ручьи вышли
из берегов и разлились по долинам.
Спускаться по таким оврагам очень тяжело. В особенности трудно пришлось лошадям. Если графически изобразить наш спуск с Сихотэ-Алиня, то он представился бы в виде мелкой извилистой линии по направлению к востоку. Этот спуск продолжался 2 часа. По дну лощины протекал
ручей. Среди зарослей его почти не
было видно. С веселым шумом бежала вода вниз по долине, словно радуясь тому, что наконец-то она вырвалась из-под земли на свободу. Ниже течение
ручья становилось спокойнее.
Чем выше мы поднимались, тем больше иссякали
ручьи и наконец пропали совсем. Однако глухой шум под камнями указывал, что источники эти еще богаты водой. Мало-помалу шум этот тоже начинал стихать. Слышно
было, как под землей бежала вода маленькими струйками, точно ее лили
из чайника, потом струйки эти превратились в капли, и затем все стихло.
За перевалом, следуя течению воды к востоку, мы часа в 3,5 дня вышли на реку Инза-Лазагоу — Долина серебряной скалы. Река эта
будет самым большим и ближайшим к морю притоком Тютихе. В верховьях Инза-Лазагоу состоит тоже
из 2 речек, именуемых также Сицой и Тунцой. Каждая
из них, в свою очередь, слагается
из нескольких мелких
ручьев.
Ночь
была хотя и темная, но благодаря выпавшему снегу можно
было кое-что рассмотреть. Во всех избах топились печи. Беловатый дым струйками выходил
из труб и спокойно подымался кверху. Вся деревня курилась.
Из окон домов свет выходил на улицу и освещал сугробы. В другой стороне, «на задах», около
ручья, виднелся огонь. Я догадался, что это бивак Дерсу, и направился прямо туда. Гольд сидел у костра и о чем-то думал.
Часам к 3 пополудни мы действительно нашли двускатный балаганчик. Сделан он
был из кедрового корья какими-то охотниками так, что дым от костра, разложенного внутри, выходил по обе стороны и не позволял комарам проникнуть внутрь помещения. Около балагана протекал небольшой
ручей. Пришлось опять долго возиться с переправой лошадей на другой берег, но наконец и это препятствие
было преодолено.
Огромный пожарный двор
был завален кучами навоза, выбрасываемого ежедневно
из конюшен. Из-под навоза, особенно после дождей, текла
ручьями бурая, зловонная жидкость прямо через весь двор под запертые ворота, выходящие в переулок, и сбегала по мостовой к Петровке.
Тотчас же по выходе
из Ускова пришлось иметь дело с
ручьем в сажень ширины, через который
были перекинуты три тонких кривых бревна; все прошли благополучно, я же оступился и набрал в сапог.
Но
есть родники совсем другого рода, которые выбиваются
из земли в самых низких, болотистых местах и образуют около себя ямки или бассейны с водой, большей или меньшей величины, смотря по местоположению:
из них текут
ручьи.
Косой дождь, гонимый сильным ветром, лил как
из ведра; с фризовой спины Василья текли потоки в лужу мутной воды, образовавшуюся на фартуке. Сначала сбитая катышками пыль превратилась в жидкую грязь, которую месили колеса, толчки стали меньше, и по глинистым колеям потекли мутные
ручьи. Молния светила шире и бледнее, и раскаты грома уже
были не так поразительны за равномерным шумом дождя.
Старик и мальчик легли рядом на траве, подмостив под головы свои старые пиджаки. Над их головами шумела темная листва корявых, раскидистых дубов. Сквозь нее синело чистое голубое небо.
Ручей, сбегавший с камня на камень, журчал так однообразно и так вкрадчиво, точно завораживал кого-то своим усыпительным лепетом. Дедушка некоторое время ворочался, кряхтел и говорил что-то, но Сергею казалось, что голос его звучит
из какой-то мягкой и сонной дали, а слова
были непонятны, как в сказке.
Погибель
была неизбежна; и витязь взмолился Христу, чтобы Спаситель избавил его от позорного плена, и предание гласит, что в то же мгновение из-под чистого неба вниз стрекнула стрела и взвилась опять кверху, и грянул удар, и кони татарские пали на колени и сбросили своих всадников, а когда те поднялись и встали, то витязя уже не
было, и на месте, где он стоял, гремя и сверкая алмазною пеной, бил вверх высокою струёй ключ студеной воды, сердито рвал ребра оврага и серебристым
ручьем разбегался вдали по зеленому лугу.
Ужасно, ужасно! но всего ужаснее то — позвольте это вам сказать откровенно, полковник, — всего ужаснее то, что вы стоите теперь передо мною, как бесчувственный столб, разиня рот и хлопая глазами, что даже неприлично, тогда как при одном предположении подобного случая вы бы должны
были вырвать с корнем волосы
из головы своей и испустить
ручьи… что я говорю! реки, озера, моря, океаны слез!..
Во всякое время года выгодны для уженья перекаты (мелкие места реки), устья впадающих речек и
ручьев, ямы, выбитые падением воды под мельничными колесами и вешняками. Перекаты — проходное место рыбы, переплывающей
из одного омута в другой, скатывающейся вниз, когда вода идет на убыль, и стремящейся вверх, когда вода прибывает; перекаты всегда быстры, следовательно удить надобно со дна и с тяжелыми грузилами. Течение воды
будет тащить и шевелить насадку на крючке, и проходящая рыба станет хватать ее.
Ока освещалась уже косыми лучами солнца, когда дедушка Кондратий достигнул тропинки, которая, изгибаясь по скату берегового углубления, вела к огородам и избам покойного Глеба. С этой минуты глаза его ни разу не отрывались от кровли избушек. До слуха его не доходило ни одного звука, как будто там не
было живого существа. Старик не замедлил спуститься к огороду, перешел
ручей и обогнул угол, за которым когда-то дядя Аким увидел тетку Анну, бросавшую на воздух печеные
из хлеба жаворонки.
А господь его ведает, вор ли, разбойник — только здесь и добрым людям нынче прохода нет — а что
из того
будет? ничего; ни лысого беса не поймают: будто в Литву нет и другого пути, как столбовая дорога! Вот хоть отсюда свороти влево, да бором иди по тропинке до часовни, что на Чеканском
ручью, а там прямо через болото на Хлопино, а оттуда на Захарьево, а тут уж всякий мальчишка доведет до Луёвых гор. От этих приставов только и толку, что притесняют прохожих да обирают нас, бедных.
— Я с малых лет настоящего искал, а жил… как щепа в
ручье… бросало меня
из стороны в сторону… и всё вокруг меня
было мутное, грязное, беспокойное. Пристать не к чему… И вот — бросило меня к вам. Вижу — первый раз в жизни! — живут люди тихо, чисто, в любви…
— Так! я должна это сделать, — сказала она наконец решительным и твердым голосом, — рано или поздно — все равно! — С безумной живостью несчастливца, который спешит одним разом прекратить все свои страдания, она не сняла, а сорвала с шеи черную ленту, к которой привешен
был небольшой золотой медальон. Хотела раскрыть его, но руки ее дрожали. Вдруг с судорожным движением она прижала его к груди своей, и слезы
ручьем потекли
из ее глаз.
Ручьи текли везде по дорогам, все листья, вся трава
были полны водой,
из желобов текли не умолкая
ручьи в пузырящиеся лужи.
Столпообразные раины,
Звонко-бегущие
ручьиПо дну
из камней разноцветных,
И кущи роз, где соловьи
Поют красавиц, безответных
На сладкий голос их любви...
Он долго рассказывал о Льве Толстом, и хотя это
было не совсем понятно Артамонову, однако вздыхающий голос попа, истекая
из сумрака тихим
ручьём и рисуя почти сказочную фигуру необыкновенного человека, отводил Артамонова от самого себя.
Бог, кажется, внял его детской мольбе, и нам
было послано невидимое спасение. В ту самую минуту, когда прогремел гром и мы теряли последнее мужество, в лесу за кустами послышался треск, и из-за густых ветвей рослого орешника выглянуло широкое лицо незнакомого нам мужика. Лицо это показалось нам до такой степени страшным, что мы вскрикнули и стремглав бросились бежать к
ручью.
Он
был крепкого духа человек, которого ничто не могло смутить, а тут выпали у него
из рук ножик и вилка, которые он держал в то время, и
ручьи слез хлынули
из глаз; он должен
был выйти из-за стола и оставить гостей с Надеждой Федоровной.
— На, на, закричала! Изорвёшь её — чай, она кожаная… Грохнулся я, значит, да шеей-то на сучок и напорись — продрал мясо ажно до самых позвонков, едва не помер… Земской доктор Левшин, али Левшицын, удивлялся — ну, говорит, дядя, и крови же в тебе налито, для пятерых, видно! Я говорю ему — мужику крови много и надо, всяк проходящий
пьёт из него, как
из ручья. Достала? Вот она, записка…
Прошло недели две, и наступил один
из тех дней, когда события,
ручьями сбегаясь отовсюду, образуют как бы водоворот некий, охватывают человека и кружат его в неожиданном хаосе своём до потери разума. В каждой жизни
есть такие дни.
В заднем углу стон раздался. Оглянулся Патап Максимыч — а там с лестовкой в руках стоит на молитве Микешка Волк. Слезы
ручьями текут по багровому лицу его. С того дня как заболела Настя, перестал он
пить и, забившись в уголок моленной, почти не выходил
из нее.
Была раз гроза сильная, и дождь час целый как
из ведра лил. И помутились все речки, где брод
был, там на три аршина вода пошла, камни ворочает. Повсюду
ручьи текут, гул стоит по горам. Вот как прошла гроза, везде по деревне
ручьи бегут. Жилин выпросил у хозяина ножик, вырезал валик, дощечки, колесо оперил, а к колесу на двух концах кукол приделал.
В Тульской губернии, в Епифанском уезде,
есть деревня «Иван-озеро», и в самой деревне
есть озеро.
Из озера вытекают в разные стороны два
ручья. Один
ручей так узок, что через него перешагнуть можно. Этот
ручей называют Дон. Другой ручеек широкий, и его называют Шат.
Хозяйка, обе снохи и Акулина Егоровна стали обнимать и целовать Дуню. Как ни удерживалась Дуня, а от этих искренних ласк незнакомых людей слезы вдруг в три
ручья покатились у нее
из глаз, а подступившие рыданья совсем
было задушили ее.
Это настроение уже не покидало меня и в самой Греции. Все время во мне жило чувство, которое я испытал, когда в волнах Эгейского моря увидел живого Тритона… Отпечатки козьих копыт у
ручья. Кто это
был здесь? Вислоухие греческие козы с толстоногими козлятами
пили воду, или веселые забияки-сатиры спускались сюда утром вон
из той рощи?
По распадкам между отрогами сбегает к морю несколько горных
ручьев; наибольший
из них называется Тахала. Река Ботчи
была недалеко. Там, где она впадает в море, береговая линия немного вдается в сушу, и если бы не мыс Крестовоздвиженский, то никакой здесь бухты не
было бы совсем. Это небольшое углубление берега носит название бухты Гроссевича.
— Журчит…но в какой стороне, чёрт возьми? — захохотал он. —
Ручей, где ты? Куда идти к тебе? О, память дурацкая!
Пил из тебя раза два,
ручей, и, неблагодарный, забыл, где ты! Узнаю в себе человека! Мы не забываем ничего, кроме наших благодетелей! О, люди! Ха-ха…
Чудесно укрытая от глаз неприятеля лесной чащей, рота теперь, как один человек, вся уже
была на ногах. Солдатики, освежившиеся y
ручья, вытащили сухари
из походных сумок и за невозможностью распить горяченького чайку, запивали их ключевой водой
из манерок.
Мы перебрались через
ручей и вошли в рощу. В середине ее
была сажалка, вся сплошь зацветшая. Наташа спустилась к самому ее берегу и
из глубины развесистого липового куста достала небольшой холстинковый мешочек.
Лощинка
была уже выкошена.
Ручей, густо заросший тростником и резикой, сонно журчал в темноте; под обрывом близ омута что-то однообразно, чуть слышно пищало в воде.
Из глубины лощины тянуло влажным, пахучим холодком.
Маленькая бурая лягушка бултыхнулась
из осоки в
ручей и прижалась ко дну. Я видел ее сквозь струисто-прозрачную воду. Она полежала, прижавшись, потом завозилась, ухватилась переднею лапкою за стебель и высунула нос
из воды. Я неподвижно стоял. Неподвижна
была и лягушка. Выпуклыми шариками глаз над вдавленным черепом она молча и пристально смотрела, всего меня захватывая в свой взгляд. Я смотрел на нее.
Горячая
была его молитва. Окончив ее, он взглянул на Аленушку и
из глаз его
ручьями брызнули слезы, это
были слезы восторженного обожания, появившегося в его сердце к молящейся дочери.
Солдат, поддерживавший Лопухина, бережно опустил его на траву. Александр Васильевич расстегнул рубашку на его груди. Она вся
была залита кровью. Он вынул свой носовой платок, осторожно вытер кровь и обнаружил рану в правом боку. Пуля остановилась между двух ребер.
Из растревоженной раны появилось сильное кровотечение. При каждом движении, даже дыхании несчастного, кровь текла
ручьем. Суворов сильно прижал рану двумя пальцами.
Случалось, товарищ занеможет или кровь
из раны его
ручьем хлещет, давал я ему травы и кровь заговаривал, и всегда
было удачно.
— Можно ли
быть нам на работе, когда этот злодей сыплет яд в воду? Он, может
быть, отравил
ручей,
из которого теперь нельзя
пить воду. Да если бы мы его не поймали, то он всыпал бы яд в варившуюся на берегу кашицу; шутка ли, сколько бы поморил народу. Мы не отступим от него до тех пор, пока не откроет нам и других подобных злодеев.
Неподалеку от Гельмета, за изгибом
ручья Тарваста, в уклоне берега его, лицом к полдню, врыта
была закопченная хижина. Будто крот
из норы своей, выглядывала она из-под дерна, служившего ей крышею. Ветки дерев, вкравшись корнями в ее щели, уконопатили ее со всех сторон. Трубы в ней не
было; выходом же дыму служили дверь и узкое окно. Большой камень лежал у хижины вместо скамейки. Вблизи ее сочился родник и спалзывал между камешков в
ручей Тарваст.
— Идёшь в походе, жарко, — рассказывал мне один офицер, — подойдёшь к солдатику: «Послушай-ка, у тебя в манерке, кажется, вода
есть?» — «Так что, ваше благородие, вам не годится». — «Почему не годится?» — «Так что
из грязного
ручья брал.» — «Зачем же ты брал?» — «Так что думал: ничего, сойдёт»… И старается от меня уйти. Но при первом чистом ручейке уже несколько манерок, полных воды, протягиваются ко мне. — «Извольте кушать, ваше благородие»…